Обнажённое тело войны

Шёл десятый послевоенный мирный год. Видя мои мучения при купании в тазу, отец произнёс тоном, не требующим возражения:

– В субботу пойдёшь  со мной в городскую баню. Вместе будем париться.

И, немного помолчав, добавил:

– Пора тебе становиться мужиком.

Что такое баня, я  имел представление. Каждую субботу бабушка и моя мать, взяв из дома тазики, уходили мыться в баню. Вымыться полноценно в доме  не было никакой возможности. Отсутствовала не только горячая вода, как и в большинстве квартир города, но не было даже  холодной, которую для бытовых нужд носили вёдрами из водоразборных колонок, утыканных в большом количестве по всем улицам и переулкам.

После бани мать и бабушка возвращались сильно раскрасневшиеся.  Влажные волосы они укутывали чистыми полотенцами, которые в свёрнутом на голове виде напоминали чалму из турецких сказок. К их возвращению дед обычно налаживал самовар, водружал его на стол, и наступал ритуал вечернего чаепития. Кусковой сахар кололи специальными щипчиками. Чай наливали в блюдце и, держа блюдце на кончиках пальцев, откусывая понемножку сахар, запивали его ароматным и душистым напитком.

Так что про баню мне – шестилетнему  малышу – было немного известно, про парилку я смутно догадывался, а вот как из меня будут делать мужика и чем это обернётся  – не предполагал.

1956-58 годы. Отец и сын Харитоновы

И вот в субботу, ближе к вечеру (тогда суббота  была ещё рабочим днём), мы с отцом отправились в баню. Её здание стояло в Фабричном переулке. Одно из помещений типа прямоугольного барака было приспособлено для мужчин, второе  – такое же одноэтажное помещение –  являлось женским отделением.

В небольшом предбаннике 10-15 мужиков, сидя на лавках, установленных вдоль стен, нещадно дымили самокрутками с  крепчайшей  махоркой. Одеты  все были  по-простому: телогрейки, пиджаки с байковыми рубахами.  Брюки из дешёвой ткани у большинства заправлены в кирзовые или хромовые сапоги. Каждый имел небольшой узелок с чистой одеждой. Такой же нехитрый узелок был и у нас с отцом.

Покуривая, мужики неспешно переговаривались, ожидая своей очереди для прохода в раздевалку.  Вскоре в раздевалку прошли и мы с отцом. Заняв свободное место и наскоро раздевшись (хотелось как можно быстрей оказаться во взрослой бане), я, держась за отцову руку и стараясь не поскользнуться на мокром полу, проследовал в помывочное отделение. Из-за лёгкого тумана, который накрывал всю мойку, глаза некоторое время привыкали к обстановке, отыскивая свободное место на каменных лавках. Для меня, впервые попавшего в баню, все было интересно. И краны с деревянными  большими ручками, под которыми отец наполнил себе и мне дюралевые тазы тёплой водой. И душевые отсеки, в которых постоянно  без ограничения лилась вода. Распаренные мужики с клубами пара вываливались из парилки (я правильно предугадал её назначение) и становились под холодную воду в душе. С гиканьем, с каким-то диким восторгом и азартом они обливали свои раскрасневшиеся  тела холодной водой и вновь мчались в парилку, в клубы пара.

Взяв  крепко за руку, отец повел меня в эти самые клубы пара, который приятно обволакивал тело, хватал за руки, за уши и не позволял видеть более метра впереди. Подняться выше третьей ступеньки я не смог. Оказывается, чем выше  поднимаешься по ступенькам парилки, тем яростнее пар обжигает моё мальчишеское тело. А сверху, в густом пару, слышались частые удары веником, кряхтение и причитания, задорный смех и  постанывание от получаемого удовольствия.

Вот, держа веник под мышкой,  вниз по ступенькам скатился распаренный мужчина с широкой улыбкой во всё лицо. Правой рукой он держался за перила, а левой… А левой руки у него не было чуть ли не по локоть. Я протёр глаза кулачками. Нет, ошибки быть   не могло. Кисти левой руки у мужчины действительно не было. Это так поразило меня, что, вернувшись в  помывочное отделение, я с интересом стал присматриваться к нашим соседям. У одного из них вся правая часть тела была в каких-то рваных  зигзагообразных шрамах; у другого, который возвращался из-под душа, огненно-синий рубец неправильной формы шёл от плеча через всю грудь.

В это время открылась дверь раздевалки, и в помещение мойки вкатился на низенькой самодельной тележке с колёсиками из подшипников большого диаметра безногий дядя Вася. Я очень часто видел его возле нашего храма, когда ходил с бабушкой в магазин № 1 («В первый магазин», – так тогда говорили). Дядя Вася продавал вкусные красные карамельки – «петушки» на палочке. Сам ли он их изготовлял или его просили как инвалида помочь в сбыте, надеясь на народную жалость к калекам, мне неизвестно. Милиция его особо не трогала, а карамельки действительно были вкусными.

Мне, несмышлёнышу, было очень интересно, как дядя Вася заберётся на лавку. И я смотрел  во все глаза, на него, на коляску и деревянные колодки, с помощью которых он отталкивался от пола.   А всё оказалось проще простого. Не успел он подъехать и произнести: «Братки, подсобите», – как двое молодых мужчин уже оказались возле него, подхватили подмышки и играючи водрузили инвалида на лавку. У одного из мужчин глаз прикрывала тёмная повязка.  Кто-то уже нёс таз с тёплой водой, кто-то предлагал хорошенько пропарить безногого.

– Спасибо, братцы, – только и молвил дядя Вася.

В силу своего малого возраста я не мог понять и догадаться, почему в бане было столько не совсем старых мужчин со страшными рубцами на теле, как будто их штопали на скорую руку, с ампутированными конечностями, с повреждениями глаз, а у одного отсутствовала даже часть правого уха.

– Па, а почему так? Почему у них нет рук, а у дяди Васи нет обеих ног? – задал я  наивный вопрос своему отцу.

– Война была, сынок. Жуткая и страшная война. Многих поубивало, кого-то покалечило, как и дядю Васю, – ответил отец.  И спросил:

– Ты знаешь, что такое война?

Конечно, я знал, что такое война. В неё мы играли и на улице, и в детском саду, стреляя из-за угла или из-за кустов из деревянных пистолетов. Бросали самодельные гранаты (жёлтые «дудушки» с текстильного комбината), сражались на саблях.  И всегда в наших играх побеждали «красные», хотя  «белыми» и «немцами» никто не хотел быть. И не был.  Мы геройствовали на «допросах», мы кричали во всю мощь своих детских глоток: «Русские не сдаются!» Только не понимал тогда я, как и мои друзья, что на войне гибнут, что на войне получают ужасные увечья, что дети остаются без родителей, а старики без своих сыновей и дочерей.

– А ты был на войне? – задал я ещё один вопрос отцу.

– Был, конечно, – как-то обыденно и не особенно восторженно ответил мне отец, – призвали, как только мне исполнилось девятнадцать лет. В октябре 1941 года.

И тогда я задал самый глупый и циничный в своей жизни вопрос, за который мне стыдно перед памятью отца до сегодняшнего дня.

– А почему у тебя всё цело? И руки целы, и ноги, и нет никаких шрамов? – спросил я со всей детской прямотой.

– Почему у меня руки и ноги целы? – переспросил отец. – Да потому, что повезло. Просто повезло. На войне случается везение. Осколок мины достал меня крепко.  Крови потерял много. Я долго лечился, а раненую ногу врачи хотели отрезать, но вот как-то обошлось. Но воевать уже не смог… А рубцы и швы остались, только сегодня они мало заметны. Много времени прошло с ранения… почти пятнадцать лет.

Отец намылил мне голову, ополоснул и продолжил:

– Вон в углу моется Лёшка с соседней улицы. Ноги и руки у него тоже на месте, но ты подойди поближе, приглядись хорошенько.

Осторожно ступая по мокрому каменному полу, я придвинулся к Алексею. И когда он повернулся  левым боком, мне открылась картина, от которой онемел язык, и я застыл, как вкопанный.  Щека, и шея, и плечо с туловищем частично были покрыты лилово-синей пупырчатой кожей. Алексей улыбнулся мне, но так как левый угол рта оставался неподвижным, то улыбка получилась какой-то перекошенной, немного хищной.

– Не пугайся, малыш, – прогудел мой новый знакомый. – Это всего лишь ожог, – указывая на левую сторону тела, сказал Алексей. – В танке я горел. Был ранен и никак не мог быстро выбраться: люк малость заклинило.  Потом вытащил своих товарищей, но им уже ничем нельзя было помочь.

Т-34-76, горящий на немецких позициях. Источник — waralbum.ru

Алексей присел на лавку, вновь кособоко улыбнулся.

– Ну, давай знакомиться! – и протянул мне свою широкую, сильную и крепкую ладонь.

Не только в тот первый день посещения бани с отцом, но и гораздо позже меня поражал оптимизм, жизнелюбие людей, прошедших тяжелую войну. Ни инвалиды, ни те, кому повезло чуть больше, никогда не жаловались на свою судьбу. Не жаловались на то, что их молодые годы пришлись на дым и пепел, грохот снарядов, свист пуль, разрывы бомб. И не кичились и не повторяли на каждом шагу о том, что  они воевали.

Каждый из них считал, что он сделал самое обычное, немного трудное, непривычное, но истинно мужское дело – защитил Родину.

Просто годы их молодости пришлись на годы войны.

Ещё в середине шестидесятых годов в городской бане можно было увидеть нагую правду войны. Но затем началось строительство микрорайонов с отдельными квартирами, с тёплой водой и ваннами. В частные дома пришли газовые колонки и  газовые плиты, и не все фронтовики  по субботам  спешили в городскую баню.

А годы брали своё. И ветераны войны постепенно уходили на покой. На Вечный Покой. Царствие вам небесное, отважные воины! И низкий поклон от всех живущих на Земле, которую вы сохранили для нас!

Советские солдаты в бою за Рейхстаг

Поделитесь в соцсетях:

Автор - Харитонов Юрий

Родился в г. Озёры. Ветеран МВД. Автор книги о развитии спорта в Озёрском районе, соавтор книги "Наш маленький город в Великой войне".

У этой статьи 4 комментариев

  1. Ходатай
    Ходатай Ответить

    …Докурил, рубаху с плеч
    Тащит через голову.
    Про солдата в бане речь, —
    Поглядим на голого.

    Невысок, да грудь вперёд
    И в кости надёжен.
    Телом бел, — который год
    Загорал в одёже.

    И хоть нет сейчас на нём
    Форменных регалий,
    Что знако́м солдат с огнём,
    Сразу б угадали.

    Подивились бы спроста,
    Что остался целым.
    Припечатана звезда
    На живом, на белом.

    Неровна, зато красна,
    Впрямь под стать награде,
    Пусть не спереди она, —
    На лопатке сзади.

    С головы до ног мельком
    Осмотреть атлета:
    Там ещё рубец стручком,
    Там иная мета.

    Знаки, точно письмена
    Памятной страницы.
    Тут и Ельня, и Десна,
    И родная сторона
    В стро́ку с заграницей.

    Столько вёрст и столько вех,
    Не забыть иную.
    Но разделся человек,
    Так идёт в парную,

    Он идёт, но как идёт,
    Проследим сторонкой:
    Так ступает, точно лёд
    Под ногами тонкий;

    Будто делает с трудом
    Шаг — и непременно:
    — Ух, ты! — крякает, притом
    Щурится блаженно.

    Говор, плеск, весёлый гул,
    Капли с потных сводов…
    Ищет, руки протянув,
    Прежде пар, чем воду.

    Пар бодает в потолок
    Ну-ка, б ходу на поло́к!

    В жизни мирной или бранной,
    У любого рубежа,
    Благодарны ласке банной
    Наше тело и душа…
    А.Т. Твардовский

  2. Александр Кургузов Ответить

    Юрий Анатольевич, Спасибо. Это красивый и сильный рассказ. Обязательно сыну и дочьке дам прочитать.

Добавить комментарий для Лариса Отменить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *