Простонародное поверье

Д.В. Григорович

СВЕТЛОЕ ХРИСТОВО ВОСКРЕСЕНЬЕ

(Простонародное поверье)

Было около десяти часов ночи, когда прозвучал первый удар колокола. Звук этот, разливаясь волнистыми кругами, посреди полночного затишья, не замедлили проникнуть в избушки, к совершенной радости старушек и дедов, давно уже ждавших заутрени. Не было, впрочем, человека, который не встретил бы с радостным сердцем благовеста. В эту минуту, за пять верст в окружности, в самых дальних лачужках, все разом встрепенулись и сотворили крестное знамение. То же самое сделал пахарь Андрей из Выселок, лежавший в каком-то забытьи на своей печке. Он сбросил овчину, спустился на пол, сел на лавку и начал приготовляться в дорогу.
Угасающий чуть вздрагивающий свет лучины озарял тусклым блеском стены и лавки избушки. Кругом было мрачно и холодно. Черный земляной пол, голые заплесневевшие стены, подпертые кое-где осиновыми плахами, отсутствие домашнего обиходного хлама и всего того, что свидетельствует присутствие хлопотливой хозяйки, показывало, что Андрей далеко не принадлежал к числу мужиков зажиточных. Наружность самого хозяина, длинного, худого, прикрытого ветхим кожухом, еще красноречивее подтверждали такое мнение. Все это было совершенно справедливо, но вместе с тем, тяжелое чувство, возбуждаемое окружавшей бедностью, мгновенно исчезало, как только пахарь поднимал голову. Бледное, продолговатое лицо его дышало такою добротою, таким тихим, невозмутимым покоем, что невольно становилось легче на сердце. Движение мужика, точно также, как и глаза его, спокойно смотрящие вокруг, обличали нрав тихий и терпеливый. Светлое выражение, с каким прислушивался он к благовесту, казалось, ясно передавало состояние мягкой и кроткой души его и еще сильнее располагало в его пользу.
Андрей поднялся на ноги, провел ладонью по лбу и бережно подошел к печке. Мерное, легкое дыхание, раздававшееся на печи, вызвало улыбку на губах его. Он вернулся к светцу, взял лучину и, заслоняя свет рукою, стал потихоньку подыматься по стремечкам. Ослепительный свет лучинки упал тогда прямо на девочку лет четырех, свернувшуюся клубком между трубой и перекладиной. Подложив обе ручки под щечку, пригнув худенькие, длинные ножки к локтям, она казалась миловидною даже под лохмотьями. Продолговатое личико, которому белокурые, курчавые и взбитые как пух, волосы придавали еще более худобы, было схоже во всем с лицом Андрея. Каждая черта девочки напоминала пахаря. Заметив, что свет беспокоит ребенка, Андрей поспешно отвел руку с лучиной за угол. Потом нагнулся к лицу девочки и, прикоснувшись слегка к ее плечу, произнес нерешительно:
— Проснись, Ласточка… слышь, благовест… пора к заутрене…
Она медленно протянула ножки и вздохнула. Вслед за тем, не открывая глаз, перевернулась она на спину, закинула тоненькие свои ручки за голову и снова вздохнула. Секунду спустя, ровное дыхание ребенка известило Андрея, что Ласточка заснула еще крепче прежнего. Ему стало жаль будить ее. Спустившись на пол, Андрей прикутался потеплее в кожух, снял с шестка старый зипун, влез на печь, завернул в него девочку, и уложив ее между своей овчинкою и грудью, сошел на пол. Затем погасил лучину и вышел на улицу.
Андрею немного нужно было времени, чтобы оставить за собой деревню: изба его стояла второю от околицы. Пройдя по шаткой доске, перекинутой в виде моста через канавку, он вскоре очутился на просеке, извивавшемся по направлению к горе. Ночь была светлая. Месяц еще не зарождался, но взамен него мириады звезд дрожали в темно-синем, безоблачном небе.

Год тому назад, не более, шел он к той же заутрене, по той же дороге, и все улыбалось ему. Он, правда, был точно так же беден, но что до этого! Бедность свою перемогал он терпеливо и безропотно. Оба они не любили сидеть сложа руки. Андрей и покойная жена его работали дружно день-деньской, норовя ни в чем не упустить: ни в поле, ни в хозяйстве. Он доволен был малым. Скирда ржицы, возка два сена для лошадки, и слава тебе, Господи ! А как придет с поля домой, возьмет на руки трехлетнюю Ласточку, здоровенькую и крепенькую, сядет с нею за стол супротив горячих щей, которые приготовит, бывало хозяйка, — так куда! и весел наш Андрей не натешится.
Итак, Андрей жил счастливо, как вдруг, неожиданно, сразило его страшное горе: он овдовел. Беспечный и веселый, он совсем упал духом. С потерею жены он впервые почувствовал свою бедность. К счастью еще, время было такое, что не долго позволило горевать. Пора стояла летняя, рабочая, что ни сутки – лишняя копна в скирде, а оплошность – ее как бы и вовсе не бывало. Андрей поднял на руки девочку свою, проводил покойницу на погост, да скорей за серп и косу. Некому было, горькому кулаком слез отереть.
Минуло лето, минула и осень. Не успел Андрей горе свое выплакать, как смотрит, уже и Матрена зимняя пришла – встала зима на ноги. Тоска еще неотступнее запала в душу Андрея, когда лачужку его занесло сугробами снега, когда наступила зима во своими трескучими морозами.
Было, правда, в тех же выселках одно доброе существо, которое старалось, и часто небезуспешно, отвести душу Андрея. Дарья (так звали это существо) была бедная девушка, сирота круглая, проживавшая, в качестве батрачки, у одного из зажиточных мужиков деревушки. Общая почти доля, близкое соседство как-то невольно сблизили ее с Андреем. оба смирные, работящие, они легко пришлись по нраву друг другу. Хотя до сих пор не было между ними близкого разговора, Андрей знал, что девушка не прочь была выйти за него замуж, и сам частенько об этом думал. Но как уладить это дело? Он ясно видел всю несбыточность таких помыслов.
Так всегда думал Андрей, так думал он и теперь, приближаясь к горе, отделявшей приходское село от полей Выселок. То забываясь в прошлом, то переходя к настоящему, мысли его остановились, наконец, на Дарье. Это обстоятельство усилило только тоску пахаря. Преданный своим думам, он не заметил, что начал уже подниматься в гору. Поднявшись на нее, он снова пустился было в путь, когда до слуха его нежданно коснулись шаги, звонко раздавшиеся в тишине ночи. Андрей повернулся назад. Немного погодя, из-за крутого поворота, показалось белое пятно, которое заметно вырастало на темной дороге. Думая, что это какая-нибудь баба из Выселок, запоздавшая к заутрене, Андрей решился подождать ее. Баба заметила со своей стороны, мужика и, обрадованная, вероятно, случаю иметь проводника в такую позднюю пору, спешила к нему на встречу.

Андрей не мало удивился, когда женщина поравнялась с ним и он узнал в ней Дарью. Девушка со своей стороны, казалось, также была не менее удивлена неожиданной встречей.
— Вот не чаял, не гадал! – воскликнул Андрей, невольно обнаруживая радость в голосе и движении, — гляжу… кто бы, думаю такая?… а это ты… Ну, здорово, здорово…

— Здравствуй, Андрей! – весело отвечала девушка. А я вовсе и не думала с тобой встретиться. Иду, уж как-то страшно показалось мне одной-то. Подняла голову, вижу – идет человек, а это, оказался ты…
— Ну, ладно, пойдем вместе, все веселее будет.
Андрей поправил шапку, и оба, став рядышком, продолжали взбираться на гору. Грустные мысли, бросавшие тень на лицо его, мигом рассеялись, светлей и светлей становилось на душе пахаря.
Прошло несколько минут молчания, в продолжение которых Андрей раздумывал, что бы такое сказать своей спутнице. Дарья также не говорила ни слова, думая, вероятно, о том же. Обоим, видно, стало почему-то неловко.
— Ты что это, Дарья, несешь? – спросил наконец Андрей не совсем уверенным голосом.
— Кулич, пасху и яйца несу святить, отвечала девушка, подняв голову. А где же твоя пасха? – спросила она, оглядывая Андрея. Что ж, разве нет у тебя? Экой ты какой! Да ты бы к нам понаведывался, попросил бы мою хозяйку…Она не стала бы перечить. У нас много творогу осталось.
— Нет, Дарья, тошно ходить по людям, я и так кажись, всем прискучил своею бедностью. Нынче попросишь, завтра попросишь, а напоследок и язык не повернется…Горек чужой хлеб! Ты чай и сама это ведаешь? Вот поверишь ли, до чего дошел, продолжал Андрей, что нынче не было чем печь истопить, а купить не на что… Да чего! гроша нет на свечку. Как вернусь домой с заутрени, нечего будет поставить перед образом…
Рука Дарьи быстро опустилась за пазуху и, секунду спустя, вынула клинушек холста, плотно связанный узлом. Она торопливо развязала зубами узелок, в котором оказались два гроша, и, подавая один из них Андрею, сказала:
-Возьми… у меня два…
— Зачем? – пробормотал Андрей, останавливаясь в недоумении.
— Пригодится на свечку, отвечала Дарья, положив грош в руку Андрея и принимаясь поправлять узелок на плечах.
Андрей хотел что-то сказать, взглянув на сиротку, замялся, махнул рукою и, сжав грош в ладони, продолжал подниматься.

Вскоре достигли они села, обогнули его задами, чтобы избавиться от собак и очутились на дороге, которая вела прямо на бугор с возвышавшейся на нем церковью.
Церковь разделялась пополам на два предела и вторая половина, в которой совершалось богослужение, залитая ослепительным блеском свечей и паникадил, резко отделялась от первой, оставшейся в полумраке. Народу собралось такое множество, что нечего было и думать пробраться ко второму пределу. Отделенный толпою от Дарьи, Андрей кое-как протискался между рядами прихожан, купил на грош тоненькую, желтую свечку, и достигнул угла, откуда можно было видеть часть алтаря и своды, увешанные иконами. Ласточка заснула у Андрея на руках. Он бережно опустил дочку на пол, прислонил ее к углу, зажег свечку, перекрестился и стал вслушиваться в чтение Евангелия. Опустившись на колени и устремив глаза в глубину церковного свода, Андрей, казалось, одно время забыл все окружающее. Усердно молился бедный пахарь. Он молил Бога укрепить его духом, чтобы вынести терпеливо и безропотно бедность и горе, его постигшее. Молил его ниспослать ему утешение и радость в родном детище, молил не покидать его, горького, в тоске и кручине сердечной.
Внезапно радостное, возвышенное пение послышалось с клироса. Свечи в руках прихожан угасли, как –будто одним дуновением, и дым от них, смешавшись с дымом ладана, потянулся легким, фиолетовым облаком в темную даль свода. Народ задвигался и заволновался. Веселье проглядывало на всех лицах. Торжественное пение, смешиваясь с радостными восклицаниями «Христос воскрес!» раздалось во всех концах и огласило всю церковь. Все целовались и обнимали друг друга. Не мало поцелуев пришлось также на долю Андрея. Едва-едва поспешал он отвечать тем же. Все почему-то теснились вокруг него. Зная его бедность, каждый почти навязывал ему кусок кулича, пасхи или красное яйцо. Было теперь чем разговеться бедняку!
Андрей провел ладонью по глазам своим, поднял на руки дочку, перекрестил ее, вышел из церкви и вскоре очутился на дороге.

Когда он пришел домой, внутренность избушки показалась ему еще неприветливее ее наружности. Уставив стол обломками кулича и пасхи, полученными в церкви, он нащупал кончик желтой восковой свечки, тщательно сбереженной им после заутрени. и, подавив вздох, подошел к печке. Он отодвинул заслонку и принялся шарить в закоулке. Тут только вспомнил Андрей, что печь его не топилась несколько дней, и угольков не осталось. Нечем было засветить свечку перед образом. Несколько минут стоял он в какой-то тяжелой нерешимости и наконец покинул избу.
Очутившись на улице, Андрей направился прямо к соседской избе. Он приблизился и постучал в окно.
— Кто там? – отозвался хриплый, разбитый голос.
— Я…Андрей… Ссуди огоньком, тетушка Анна, нечем лучины вздуть…
Окно поднялось. Из него выглянуло сморщенное лицо старушонки.
— Вишь нашел время огня просить! Нешто не ведаешь, ноне день какой? Сам небось не топил печки, да на сторону ходишь!…Поди к соседям, что они тебе скажут.
Андрей повернулся и пошел на другой конец улицы – стучаться в другое окно. Но из этого окна вышел тот же ответ. Он постучался в третье, в четвертое окно, но никто не решался исполнить его просьбу, вспоминая примету о том, что по большим праздникам не дают в долг, опасаясь, чтобы требуемое взаем не вывелось из дому.
Понурив голову, возвращался Андрей домой, но когда поднял голову, остановился и невольно устремил глаза за околицу. Там, далеко-далеко, в темной пустынной равнине, дрожал огонек.
«Должно быть, чумаки соль перевозят, либо обозники какие собрались на ночевье» — подумал Андрей. Решился пахарь попытать счастья у добрых людей. Он ускорил шаги и вскоре очутился подле огня. Десятка два подвод, с пригнутыми кверху оглоблями, обступали серпом костер из древесных сучьев, над которым висел котел. Возле подвод и немного поодаль лежали волы. Чумаки сидели рядышком и, поджав под себя ноги, тесно окружили костер. Погруженные в молчаливое раздумье, они, казалось, не замечали постороннего лица.
— Здравствуйте, братцы! – произнес Андрей, подходя ближе.
— Здравствуй и ты! – отозвались в один голос сидевшие.

— Хлеб да соль, братцы! Христос воскрес! – произнес Андрей, нагибаясь к первому, седому как лунь, старику с белыми как снег усами.
Старик медленно приподнялся со своего места, сотворил крестное знамение, сказал: «Воистину воскрес!». Провел ладонью по усам и поцеловался с Андреем. Таким образом, Андрей обошел весь кружок и, перецеловавшись с каждым, вернулся снова к старику, который сидел уже перед огнем.
— А я, братцы, вот зачем, — начал он, оглядывая присутствующих, — не ссудите ли вы меня огоньком?
— Изволь! – отрывисто сказал старик.
Вслед затем он засучил по локоть прорванные рукава рубахи, запустил жилистые, обнаженные руки в самую середину костра, который яростно трещал, метая золотистые искры в темносинее небо, и набрав полные пригоршни пылающего угля, подал их Андрею, промолвив:
— Держи полу!
«Что ж, — подумал Андрей, — коли Христов человек своими руками, творившими крестное знамение, жар загребает и не обжигается, бояться знать нечего и моя грешная пола не прожжется».
Он подставил полу под руки старика. Старик высыпал в нее пылающий уголь и снова повернулся к костру.
— Спасибо вам, братцы, за добро ваше! – сказал Андрей, кланяясь.
— С Богом! – отвечал старик, и в один голос повторили остальные чумаки.
Андрей поклонился еще раз и бегом, без оглядки, пустился домой.

Войдя в избу, Андрей высыпал уголь подле заслонки и, убедившись, что пола его была цела, вздул лучину. Минуту спустя, кончик желтой восковой свечи затеплился в красном углу перед иконой и, озарил избушку ярким блеском. Все вокруг как бы улыбнулось и повеселело. Он разбудил Ласточку, усадил ее на лавку против обломков кулича и пасхи, перекрестил ребенка, сам перекрестился, и оба принялись разговляться. Трапеза приближалась уже к концу, когда кто-то неожиданно постучал в дверь.
Дверь скрипнула, и в избу вошла сгорбленная, сморщенная старушонка.

— Это ты, тетушка Анна! Добро пожаловать! Ну, тетушка: «Христос воскрес! – весело произнес Андрей, подходя к соседке и принимаясь обнимать ее.
— «Воистину воскрес!» касатик… воистину. Ох родной ты мой, а я чаяла ты серчать на меня станешь…
— С чего же серчать? Всяк властен в добре своем. Ты пожалела ссудить огоньком — ссудили другие… Скажи зачем пришла?
— Касатик! – начала старушка, — одолжи кочергу, родной. Ребятёнки затащили нашу не весть куда, хлебы поспели, а вынуть нечем.
— Только-то! Есть о чем разговаривать! Бери, вон там у печки.
Старушка подошла к печке и начала шарить.
Вдруг она всплеснула руками, вскрикнула и заметалась как угорелая.
— Батюшки! Касатики вы мои! Ох, Андрей, погляди-ка, что это у тебя?
— Что ты, тетушка? Что с тобой? – произнес Андрей подбегая к соседке.
— Погляди-ка,- продолжала она, указывая на то место, куда Андрей высыпал угли – погляди-ка…деньги! Целый ворох денег!
Андрей подошел ближе и остановился как вкопанный. На месте золы и угля сверкали две добрые пригоршни золота!
— Я, тетушка, не знаю… пробормотал пахарь отступая, — видит Бог не знаю. Пошел я за огнем… чумаки стояли у нас в поле, они мне насыпали, две пригоршни насыпали…
— Чумаки! Батюшки, две пригоршни! Ахти, Господи! Касатики вы мои! – воскликнула старушка, бросила кочергу и кинулась со всех ног из избы.
Андрей несколько минут стоял как прикованный к полу. Наконец, подошел к печке, перекрестился и притронулся к блистающей горке. Точно, перед ним лежали целых две пригоршни золотых червонцев. Холодный пот выступил на бледном лице пахаря. Он плотно запер за собой дверь и выбежал за ворота.
На улице происходила какая-то суматоха. Все бегали из конца в конец как шальные. Посреди всеобщего гама раздавались пронзительные восклицания Анны: — «Батюшки, светики мои! Чумаки в поле у нас! Чумаки деньгами обделяют. Сама видела – Андрею две пригоршни насыпали. Пойдем туда, скорей, скорей!».
Андрей провел ладонью по голове, потом протер глаза и взглянул за околицу. Посреди темной равнины все еще пылал костер.
— Что такое, Андрей? Что они? – произнес тихий голос за спиной пахаря.

Андрей обернулся. Перед ним стояла Дарья.
— Куда это бежит народ? – продолжала она, — что с ними?
— Чумаки! – мог только проговорить Андрей, указывая рукою на костер, пылающий в отдалении, — я пошел к ним за огнем, они насыпали мне угля. Пришел домой, смотрю: деньги! Ступай, погляди сама, коли не веришь.
Дарья оглянулась по сторонам и, сопровождаемая Андреем, вошла в избу.
— И взаправду! Вот диковина, сколько их! – воскликнула девушка, — плакался ты, Андрей, на свою бедность, вот Бог и послал тебе. Теперь ты богач, — прибавила она, устремляя блиставшие от радости глаза на лицо пахаря.
Сердце сильно застучало в груди Андрея. Он взглянул на золото, потом на девушку, отступил шаг и произнес не совсем уверенным голосом:
— А пойдешь за меня замуж, Дарья?
— Пойду! – отвечала она, опустив голову и принялась перебирать с необыкновенною поспешностью окраину передника…
Народ из Выселок успел между тем давно очутиться возле костра.
— Батюшки, родные вы наши, касатики ненаглядные! – кричали наперерыв двадцать человек, тискаясь друг на дружку и обступая чумаков, — не оставьте нас, ссудите огоньком!
— Изволь! – произнес, наконец, старший из чумаков.
Сельчане, громоздясь как угорелые друг на друга, подставляли кто руки, кто решето, кто ведро. Старик засучил рукава и, не поворячивая головы к обступившему его народу, прибавил:
— Много вас… не хватит помногу, мы думали один…
— Золотой ты мой, хоть пригоршенку! – закричала Анна, просовывая отчаянно между руками и головами соседей подол новой поневы.
— Хошь уголечек, касатик, кричала другая, подставляя решето.
Старый чумак запустил руки в костер и выгребал остатки угля в подставленные зипуны, подолы и шапки. Таким образом, все были наделены.
— С Богом! – произнес отрывисто старый чумак, насупливая брови и поворачиваясь к костру.
— С Богом – промолвили другие чумаки.

Но люди ничего уже не слышали. Они стремглав бежали к околице, поддерживая руками полы зипунов и карманов. Очутившись на улице, они поубавили шаг.
— Ой, батюшки! – воскликнула неожиданно тетка Анна, останавливаясь посреди теснившихся вокруг нее соседей, — обманули, разбойники! – заголосила вдруг Анна, выпуская полу, из которой валил чад и сыпался уголь.
— Батюшки, горю! – крикнула другая баба.
— Тушите, тушите! Ой, зипун, новый зипун! Обманули! Туши, туши! Ох! – заголосили в один голос на улице Выселок. И все, сколько не было народу, опустив подолы, побросали шапки и запрыгали джруг подле друга.
Как только прошел первый страх, все оглянулись к околице. Но костра уже не было. Вдалеке лишь, посреди темной равнины,0 слышался скрип телег и мерный топот волов, который постепенно умолкал и терялся. Ощупывая полы прожженной одежды и повесив головы, печально расходились жители по домам.
Один Андрей был счастлив и весел в этот вечер. Он не сомкнул глаз во всю ночь, никогда не встречал он так радостно Светлого праздника. Едва блеснул день, Андрей не выдержал и вышел за ворота. Утро было чистое и ясное. Народ собирался на улице. Длинная вереница парней и девушек, впереди которых шла Дарья, выходила за околицу выкликать весну. Звонкая песня огласила окрестность:
Весна, весна, красная!
Приди, весна, с радостью!
Весна, красна, на чем приехала?
На сошечке, на боронушке!
И никогда еще ни одна песня не отзывалась так радостно в кроткой душе Андрея.

1850 год.
д. Дулебино

( ПСС, 1896 г., том 2, стр. 261 – 278)

Взято из архива Николая Пирязева.

Метки: архив Пирязева, Дмитрий Васильевич Григорович